Как-то раз ехал я поездом. Путь держал в деревню к бабушке, дело поздним летом было. Все как и всегда: бабушки заняли места, дети играют с древесиной, за окном пролетают пейзажи, в которых истинный патриот всегда видит истинную суть своей Родины. Впереди сидит гик и щелкает клавишами нетбука, почесывая прыщи, на него косится бабуля с банкой огурцов – явно недовольна прогрессом и технологиями, не имеющими никакого отношения к ее огурчикам.
А в тамбуре кто-то громко разговаривает. Плеер, как назло, разрядился, и мои странные музыкальные вкусы оказались захоронены в мертвом куске пластика, так что я не нашел ничего лучше, чем прислушаться к разговору. Может, и не стоило, но кто из нас не искушался возможностью влезть в чью-то личную жизнь и сохранить при этом хавальник целым?
- Я ж, мужики, с огорода вот только-только поехал, - говорил один из них. - Картошку прополол, редис удобрил. Помидорки наливаются уже, представляете? А яблоня – одно загляденье! С соседом, вон, в домино на ящик пива сыграли. А все оно чо, мужики? Это все жизнь. Вот как им, этим молодёжам, объяснить, что это такое, например, ту же квартиру отремонтировать? Обои снять, стену выпрямить, в хозяйственный за всем этим съездить… Они даже слушать не хотят: сами, грят, белите стены, нам это не интересно. А я ж через неделю к теще поеду проводку смотреть, на заводе, вон, у Роман Семеныча юбилей, проставляется. Даже жена и та понимает, а эти-то? Сидят в своих дебилках и жизни не знают.
— Эт да, – заговорил другой. – Мой племянник, вон, недавно в какой-то кубер-кюбер… Ну в чемпионате там своем компьютерном победил. Все хвастался, что в какую-то хильдию его взяли. А я с братом договорился на рыбалку поехать, так он мне сразу сказал, что племяшу из этого ящика не вытащишь. Захожу я к нему, с удочкой, одетый, по-доброму, ну ты знаешь, как умею, к нему, вот. Говорю, мол, чего ты в этой коробке сидишь? Поехали вон съездим на леща. А он мне знаете что? Нет, спасибо, грит, езжайте сами. Я дома лучше посижу.
А мы ж с детства егошного не виделись уже сколько? Да лет десять с дядькой не видался, а я ж его еще вон таким помню. Вечно носился по квартире, поросенок, то книжку опрокинет, то кота за хвост дернет. Такой мальчишка был...
— Ну че ты, - вступил в беседу третий, похлопав его по плечу, - это ж все они такие. Это, брат, будущее. Мы-то с нашими огородами-рыбалками им уже не нужны – дай Бог, чтоб к старости в энти дома для престарелых не сплавили. Ничего они не хотят от жизни, а я своему-то говорил, мол, пошли хоть поможешь машину разобрать, научу чинить, проверять, а он и отказался. Еще и жена говорит, оставь, мол, его, пусть сидит. Хрень какая-то, мужики. Я ж в этой механике, в системах разбираюсь, могу хоть из пары железных кроватей Порш собрать, а ему оно не надо. И чем с ними делиться? Чему учить, если даже слушать не хотят?
— А что они вообще хотят? – спросил первый. – Как ни спрошу, ничего мне не надо, отвали. Может, я делаю что не так? Чем ж мы их обидели таким, что они прям в ножи?
— А ты своего-то отца слушал?
— Он же работал тогда, ни поговорить, ничего. Все с пацанами сами, вот и выросли. А тут же, понимаешь, мы им и так, и сяк, вот тебе удочка, вот тебе ключик восемнадцать на двадцать четыре, только возьми. Я тебя и дирижабели чинить научу, и хоть лошадь на скаку подковать – все че хочешь. А мне ж оно все не надо – я уже все пережил и рад, столько всего и рассказать, как грится, и показать найдется, а кому, как не дуралеям этим показывать? Они ж родные, единственные. Не такой я им жизни хотел - проглядели мы, упустили их.
— Эх. – вздохнул второй. – Может, попробовать с ними в эти игрульки играть?
— А толку? – спросил тихо первый. – Впустую все это. А я жить хочу, чтоб семья целая была, чтоб жена любила, чтоб сын хоть раз на кухне с семьей поел. Не хочу я в этом гараже сраном сидеть, в сортире Мурзилку перечитывать. Через неделю еще к матери на могилу ехать, отца везти… Кому все так, эх…
А я слушал. Внимательно, даже дыхание слегка подсбилось. Хотелось встать, войти в тамбур и громко возразить, сказать им, что… А что? Правы они, что ни скажи, что ни покажи. Мне стало горько на душе, будто бы беду этих мужиков своими руками сделал. Жаль мне стало их до жути, а отчего – черт его знает. Да и неважно это, ведь вышел я уже на следующей остановке, оставив их в тамбуре. В свете уходящего за окошком солнца их вид вызывал у меня странное чувство великолепия, какое бывает у художника, увидевшего идеального позёра. Поезд тронулся, и я остался стоять на полустанке, а за спиной моей, за покосившемся домиком станции простиралось поле наливной травы, за которым таил свои тишину и естество старый лес. Под крышей домика зашевелились птенцы, и вскоре возле них появилась мать. Потомство запищало, и птичка принялась их кормить.
Я почувствовал легкое жжение в груди от прильнувшего к сердцу чувства простой красоты.
Постояв еще некоторое время, я вздохнул и побрел по тропинке к поселку вдалеке. Было тепло, слабый ветер освежал мое лицо и, казалось, влажные глаза. Я остановился и подошел к полю травы и цветов. Опустившись на колени, коснулся травинки и подумал, что ничего на свете мне больше не нужно. Конечно, еще в поезде, слушая свои зацикленные песенки, я мечтал поскорее вернуться в лабиринт коробок, в теплые объятия проводов и разноцветных картин монитора, но отчего-то теперь хотелось мне вовсе не этого, а, знаете, разбежаться и нырнуть в это поле, утонуть в нем навсегда, растаять, как шоколадка, забытая рассеянным малышом, как девчушка, которая наконец услышала признание в любви. Я поднял голову к небу и слегка улыбнулся тихому безоблачному небу, все еще находящему силы сдерживать далекий холодный свет звезд.
К бабуле пришел я уже поздним вечером в легкой дымке депрессии, в этаком послевкусии от той палитры чувств, что охватили меня на станции. Мы разговаривали куда больше обычного, и было мне уютно.
— А у нас вот, в доме председательском, этот твой интернет завезли, – сказала бабушка. – Вся молодежь там сидит.
Я улыбнулся, и бабуля смутилась.
— Что, опять неправильно сказала? – она взяла тарелку и понесла к рукомойнику. – А как правильно? Тиринет? Интурнет?
— Нет, бабушка, — сказал я, переведя взгляд на заоконную картину сумеречного леса, — ты сказала правильно.
Звездное небо разрывало мое сознание, и все не мог я себе представить, насколько безграничен может быть мир, от которого я заградился стеной мониторов, блоков, борд и тредов. Свет старой лампочки был ярче и живее экранной подсветки, мотылек, порхающий вокруг нее, больше не мозолил глаза, как это бывало раньше.
Все всегда было на своем месте. В отличии от меня.
— Будешь теперь за компутером там сидеть? – спросила бабушка, поставив чашку с чаем передо мной.
— Да нет, – сказал я как-то легко. – А у тебя здесь есть удочки? Пойду на речку. #классика #proigrivatel #луркопаб #lm
БП
